Четвёртый зимний месяц. Не мое!

[LadyRi]

Он похож на зимнюю полынь.
Высокий, чуть сухощавый, сутулый и – чуть-чуть, непроизвольно – растерянный. Тёмные волосы – жёсткие, не подчиняющиеся, и, если приглядеться, вьющиеся у висков. Смуглая обветренная кожа, тонкие губы, нос с горбинкой, карие глаза, забавно-длинные ресницы и упрямые – в одну линию – брови. Саксаул и сухожилие дракона. Короткий пистолетный выстрел – Виктор Крам.
Противоречия двух миров: прагматичность, расчётливость - и – восторженная жажда полёта. Скрытность дурмстрангца - и – обострённое чувство справедливости, упрямство, порывистость. Надменность, холодность северного жителя – и – застенчивость, виноватая улыбка героя, чуть стыдящегося своей славы.
Он выглядел нелепо и смешно не в своей стране, не в своей стихии. Он измученно коверкал английский язык, с изощрённостью советского шпиона скрывался от поклонниц, а вечерами вырывал в библиотеке книги на болгарском, забивался в самый тёмный угол и читал до поздней ночи. Я украдкой наблюдала за ним, заранее предубеждённая. Обжегшись однажды на Локхарте, я пламенно возненавидела всех этих разрекламированных звёзд, по которым вздыхают ярко накрашенные красотки вроде Парвати Патил.
Про себя я беспощадно высмеивала его беспомощность иностранца. А когда он, обречённо сдвинув брови, спросил у меня что-то по-французски через полку с книгами, я, вместо того, чтобы изобразить коронную презрительную улыбку, вскоре обнаружила себя увлечённо разговаривающей с этим ходячим мифом.
Где была в те минуты моя хвалёная гордость, спала ли она сном праведницы или гуляла где-то по запылённым чердакам Башен, для меня до сих пор остаётся загадкой. Только с того вечера я улыбалась как ненормальная и чувствовала себя эдакой фарфоровой фигуркой, которую всё время боятся разбить.
Каждый день повторялся один и тот же ритуал.
Он коротко улыбается тёмными глазами, по своей привычке чуть касается пальцами виска, словно козыряет.
«Привет учащимся!»
«И вам не болеть!» - улыбаюсь в ответ.
Однажды он заявился в библиотеку с таким похоронным лицом, что я, не удержавшись, спросила после обычного молчаливого приветствия:
- Кто-то умер?
Виктор страдальчески нахмурил брови и слово в слово повторил тираду Гарри о том, что нет на свете страшнее испытания, чем открывать бал. Они вообще очень похожи, «мои герои». Хотя нет - этот уж не станет с благородством средневекового рыцаря бросаться на помощь сопернику, этот – умеет и любит пользоваться своим превосходством. Нет у тебя мгновенной реакции и стальных нервов – какой-нибудь финт Вронс-кого (Рон бы мной гордился!) – и всё, здравствуй, Очень Твёрдая Земля!
- Да, в этом тебе никто не поможет, - я едва удержала улыбку, глядя на готового застрелиться «без пяти минут чемпиона мира по квиддичу».
- Ты можешь, - решил идти напролом Виктор. За то мгновение, что он молчал, в моей голове почему-то появилась абсурдная мысль о том, что я должна убить всех организаторов Святочного Бала. – А, может, пойдём со мной?..
Примерно пять секунд мой мозг, наверное, первый раз в жизни отказывался переваривать информацию.
- Тебя что-то смущает?
Да. Меня смущаете вы, мистер Крам. Сто вам баллов за оригинальность, но…
- Нет, я с радостью… - стараясь изобразить вид девушки, которую каждый день толпа претендентов приглашает на балы, ответила я.
- Спасибо, - облегчённо вздохнул Виктор, наконец-то улыбнулся по-человечески и быстро перешёл на более доступный ему французский язык, - только надевай обувь покрепче, я вовсе не хочу быть виновником твоих отдавленных ног!
Это мы ещё посмотрим, кто кому ноги отдавит, подумалось мне.
Потом будут говорить, что согласилась я только из желания что-то кому-то доказать, а то и призвать к порядку ревность мистера Рональда Уизли. Так вот, чушь всё это. Я просто хотела попробовать, что значит быть фарфоровой фигуркой, я просто хотела – танцевать. И где-то на краешке сознания я всегда знала, что в конце года Виктор Крам взойдёт на палубу своего корабля, и мне останется в глубокой старости рассказывать внукам, что когда-то давным-давно в меня был влюблён Золотой мальчик далёкой северной школы Дурмстранг, у которого были глаза цвета горького шоколада и смешные ресницы. Но в это время во мне начало просыпаться что-то новое, и это что-то отчаянно требовало сказки.
И я таки отхватила эту сказку.
Не на балу, нет. Бал был – слишком нереальный.
Шёлк отливал в весеннее небо и вкрадчиво обнимал плечи, каблуки мои стучали отшлифованными камешками по лакированной поверхности, я благодушно смеялась над проглотившим язык Малфоем, а Виктор оказался гнусным лгуном, потому что за время танцев он ни разу не наступил мне на ноги.
И всё-таки – неприятный осадок, потому что с детства я не любила эту сказку про Золушку, а тут – такое. Да и потом чисто собственническая ревность м-ра Рональда Уизли соизволила проснуться. Отвратительная сцена. Эх, Рон, что же ты за несносный мальчишка! Была я рядом, как на ладони – нет, ты смотрел в упор и видел книжку с формулами. А теперь…
А, о чём бишь я говорила?
Тогда мела жуткая метель. Белое небо спускалось вниз, на землю.
Не знаю, зачем меня понесло на улицу, но факт остаётся фактом: где-то по дороге к Запретному Лесу я столкнулась нос к носу с Виктором Крамом, явно собирающегося куда-то вверх.
- Виктор, ты уверен, что сегодня лётная погода? – с сомнением спросила я, пытаясь закрыться рукой от белой гадости, так и норовившей бить мне в лицо.
- Ещё какая лётная! – уверил меня этот псих, который даже шапки не надел. – Самое время для обзорной экскурсии с видами Хогвартса с высоты птичьего полёта. Кстати, не хочешь присоединиться?
- Да я и в полный штиль на метлу не заберусь, а тут…
- Ну и совершенно зря, - серьёзно заявил Виктор. – Почему тебя твой друг не научит, он же – талант!.. Впрочем, от тебя не требуется больших усилий, ты только держись крепче.
После этих слов Виктор исполнил свой любимый номер «мы подумали, и я решил», и через несколько секунд мне оставалось только уткнуться в ворот его свитера и одним глазом опасливо наблюдать, как с угрожающей скоростью отдаляется земля.
А надо сказать, что с проведением обзорной экскурсии Виктор попал в точку: заснеженный Лес – это абсолютно волшебное зрелище! А над верхушками деревьев словно играли какие-то фантастические снежные звери. Может быть, просто показалось…
Красота красотой, но руки у меня через некоторое время капитально окоченели, о чём я и сообщила пилоту, старательно пытаясь перекричать буран. Ответа не последовало, или же я его просто не расслышала, но через некоторое время мы начали стремительно терять высоту. Меня немедленно охватила паника, перед моими глазами уже проносились заголовки «Пророка», в которых журналисты вроде Риты Скитер смаковали гибель болгарской звезды, наступившей в результате падения с метлы. Правда, через секунду я опомнилась и начала, пользуясь шумом, вслух проклинать манеру приземления игроков в «этот треклятый квиддич».
Кое-как стряхнувшись с метлы, я на полуслове прервала своё ворчание и медленно села прямо в сугроб.
Пожалуй, такого волшебства я не смогла бы увидеть даже на страницах «Тончайшей высшей магии».
В это время буран успокоился в тихий медленный вальс белых пчёл. Темнеет быстро, не успеешь ресницы опустить – и всё, прохладно-синие тени уже успели лечь на снег. Проглянувшее было солнце оставило на ладонях пастельно-фарфоровые разводы и снова скрылось, на этот раз не за снеговой тучей, а за горизонтом.
Виктор, не слушая моих протестов, укутал меня в свою мантию и, по-детски радостно раскинув руки, откинулся на снег.
- У вас странная зима. Там, где я вырос, зимой воздух звенит от холода, а небо грязное и ледяное. А у вас снег похож на туман, а звёзды – на рождественские свечи… я как-то не так говорю, да?
Наоборот. Именно так.
Девчонка с непроизносимым именем, что ты наделала? Ты же всё разложила по полочкам в самый первый день. Так какого чёрта ты позволила себе так влюбиться? До отчаянного тепла, до смертельно-тихой нежности? Как же я ненавижу предсказуемые концы, больше я ненавижу только концы, которые не-воз-мож-но изменить. А это мой – наш! – случай.
- Гермиона, ты плачешь? – моё имя в первый раз, вероятно от растерянности, произнесено правильно.
- Нет, - честно соврала я, пытаясь отвернуться от внимательного тёмного взгляда. – Просто мне вдруг стало обидно, что к лету всё растает…
- Дурочка ты, - нахмурился Виктор. – Хоть и умница, а придумала себе - глупость.
- Да?
- Да, - непререкаемо сдвинул брови Виктор, а потом чуть улыбнулся в полумраке. – Ну, хочешь, - в июле будет снег?
И я поверила, что в июле будет снег, а в августе – Рождество. А потом я рыдала, как распоследняя истеричка, навзрыд, уткнувшись в его свитер, а потом улыбалась, глядя на его растерянное лицо со смешными ресницами, а у губ его, разумеется, оказался вкус горького шоколада.
А потом была весна, потом – этот кошмар со смертью Седрика и возвращением опасности, в которую никто не поверил.
А потом мы прощались.
- Ты дважды наблюдала моё поражение.
- Теперь тебе придётся меня убить?
- Нет. Теперь тебе придётся сыграть на моём поле.
- Если ты доставишь меня на своё поле…
И мы молчали. А потом Виктор Крам поднялся на свой корабль, и я смотрела, как медленно исчезает под водой самая высокая мачта.

***
Мост через Темзу заснежен и скользок. В грязной воде отражается белое небо, и всё это смешивается в серебристый снегопад. На шарфе и ресницах не тают снежинки.
Время года – зима. Время года – не сметь.
Я ненавижу горький шоколад и чёрный кофе.
А за спиной кто-то вдруг скажет с едва заметным акцентом:
- Здравствуй.